События клуба

Глыба

Глыба
Я не застал Старшинова на льду. Мне было шесть, когда он решил закончить. В том сезоне 1978/79 он забросил свою четырёхсотую шайбу в чемпионатах страны и решил: хватит. Пора. Ему было 38 и, помимо той, рекордной, шайбы он забил в тот год ещё 10. Вычеркнете отсюда два года, когда он был тренером «Спартака». Три, проведённых в Японии, тоже вычёркивайте. Держите в уме, что, когда он начинал, многих официальных протоколов ни черта не найдёшь. Что-то осталось, что-то - нет. Так что 408 в родных чемпионатах - это только то, что разыскали. И на самом деле - «по чесноку» - Мозякин должен пока смотреть Старшинову в спину.
Просто глыба. Таких сейчас не делают.
Я не застал Старшинова на льду. Видел только чёрно-белую хронику. Тот монтаж 60-70-х нам кажется сегодня совсем уж архаичным. Монтировали хоккей странно. По тем же лекалам, что сюжеты о демонстрациях и передовиках производства. Но Старшинова, «Спартак» и сборную снимали много. Я из 21 века понимаю масштаб его фигуры. Масштаб его игры.
Он всегда шёл по прямой. Шёл по прямой, не замечая, кто перед ним: огромный Рагулин или куда более скромный в габаритах Кузькин. Защитники отлетали от него, порой, как краска со старых манекенов. Он вставал на чужой пятак, как вкопанный. В свой, старшиновский, «офис». Там били - он стоял. Сейчас те, кто играл с ним рядом, говорят: «Старшинов был предсказуем. Но сдержать его было невозможно».



В нём хватало артистизма. Две команды уже катались на разминке, но народ на трибунах смотрел туда, в чёрное пространство под трибунами. Все уже привыкли. Ждали. И он выходил из раздевалки последним. И перед ним одним вновь открывали широченные ворота. И он выкатывался на лёд.

Белый ремешок шлема он застёгивал не под подбородком, как все, а на нём, и этот волевой, перетянутый ремешком подбородок был фирменным знаком спартаковского центра

А потом Старшинов со своими могучими руками вставал на вбрасывание. И шёл напролом к воротам.
И вёл за собой. Его смена могла продолжаться пять минут. Для него это было - нормально. «Сегодня Старшинов играл только один период. Послезавтра он будет играть весь матч. И это будет совсем другой «Спартак», - говорил в репортаже Озеров. Это была чистая правда. Глыба.
Он никого не боялся. И знал себе цену. В своей первой книге, увидевшей свет в 1971 году, он мог покритиковать Якушева за то, что тот не видит партнёров, Кузьмина - за то, что ему не хватает «резкости и своеобразия», Зимина - за… Сейчас мы сказали бы - за раздолбайство. Но Старшинов пишет про Зимина (да и про всех тоже) мягко, словно застилает кровать на базе: «Мне иногда кажется, что он совсем разучился играть в хоккей». Старшинов и правда за пределами льда был другим. Спокойным. Добрым. Таким и остался. Но два человека в том «Спартаке» имели право, ещё сидя со всеми в одной раздевалке, критиковать партнёров на всю страну. Многотысячными тиражами. Он и Борис Майоров. И не только потому, что к началу 70-х их фамилии можно было встретить на полках книжных магазинов.

Они писали книги. Они учились как проклятые. Нынешнему поколению не понять. Московский авиационный технологический институт. Все лекции, все зачёты, все экзамены - сами. В своей книге Старшинов вспоминает, как в 1961 году «Спартак» вышел на разминку без своего капитана. Тот опаздывал. «И вот за пять минут до начала вбегает Борис... Торопливо одевается и, прерывисто дыша, рассказывает: «Понимаешь, сдал один экзамен... Завёлся... попробую второй... Волновался жутко... сдал». Он говорил беспокойно и счастливо, блестя глазами. Выехал на приветствие, не зашнуровав ботинки. И наша тройка вышла в этот раз не в первую, а в третью смену…» Нет, не понять, нынешнему поколению. Как не понять в нынешний век купли и продажи, что после хоккея Старшинов посвятил себя науке. И его кандидатская была о нравственности в спорте. Таких сейчас не делают.

Он почти не дрался на льду. Ответить мог, если кто-то совсем уж нагло «забирался под кожу», но в драки не лез. В молодости занимался боксом. Может, поэтому и не лез, понимая, что кому-то одним своим ударом способен «потушить свет». Но в той знаменитой игре с ЦСКА 29 сентября 78-го, когда «Спартак» уступал ЦСКА 1:5, но выиграл 6:5, погоня началась с того, что Старшинов навалял тогда ещё юному Фетисову. Старшинову было, напомню, 38.



Он первым из хоккеистов отправился в Японию. После Олимпиады в Саппоро там распробовали хоккей на вкус. Нам и сейчас Япония кажется уж слишком загадочной страной, хотя границы давно открыты. А тогда… Из игроков Старшинов был первым. Вернувшись, учил друзей, как правильно пить сакэ. Это уже потом в Японию потянулись Ляпкин, Шадрин, Белоусов, Фёдоров. А у Старшинова родилась ещё одна книга.

В 38 лет он вернулся в чемпионат Союза. Небывалая история для того времени, когда людей конвейером списывали в 32-33. Они уезжали из хоккея, как чемоданы на багажной ленте в аэропорту. Куда-то… А тут 38. После трёх лет в нехоккейной стране. Пришелец. Но здоровья в Старшинове, выросшем в страшных сражениях на Ширяевом поле, было немерено. Глыба, настоящая глыба. Оформившаяся своими неповторимыми очертаниями на 14 метрах московской коммуналки, где жили шесть человек. Куда он мальчишкой принёс, трепетно держа в руках, байковую красную рубашку для русского хоккея со спартаковским ромбом. Выдали пацанам то, что списали в команде мастеров. И его мама всю ночь штопала эту форму.
В этой форме с ромбом он и отыграл почти двадцать сезонов.

Таких людей сейчас не делают…


Владимир Самохин