Александр Якушев. О хоккее и не только

Глава вторая. Родом из детства.

В 54-м мы переехали из Реутова в Москву. Это было событие! И главное — после барака с бесконечным коридором и бесчисленными соседями получили комнату в капитальном и многоэтажном доме на Краснохолмской набережной на Таганке. В сталинском доме; там потом рядом валютный магазин «Березка» находился. Комната была на 12 «квадратов», в двух других комнатах жила семья — как и наша, с завода «Серп и Молот». А двор, между прочим, был на Таганке непростой. Из подъезда выходишь — и буквально через пять метров упираешься в высоченный забор, а за ним почти рядом — сторожевая вышка Таганской тюрьмы. Той самой знаменитой «Таганки», воспетой в блатных песнях и популярном ныне ретро-шансоне:
Таганка, все ночи, полные огня,
Таганка, зачем сгубила ты меня?
Таганка, я твой бессменный арестант,
Погибли юность и талант в твоих стенах.

Такое соседство оказывало, как нетрудно себе представить, не самое благоприятное влияние на подростков и мелюзгу вроде меня. Ну и контингент в доме не отличался особой утонченностью — подавляющее большинство составляли дети рабочих-заводчан.
Славе было тогда четырнадцать лет, Вите — тринадцать, они были в том возрасте, когда характер еще не сформирован и потому велика подверженность чужому влиянию. В то время романтика удалой воровской доли была повсеместно очень ярко выражена. Братьев, к счастью, сия чаша обошла стороной. Под их влиянием и я, хоть еще семилетним крохой был, во дворе уже чувствовал себя своим, общий язык находя с кем угодно, однако при этом не встревая куда не следует, не вляпываясь ни во что худое.
Мама как могла следила за тремя сыновьями. Вечно ей было некогда — и потому не контролировала каждый шаг, не объясняла по мелочам, что такое хорошо и что такое плохо, а проявляла доброту и заботу, доверяя нам. Мы с братишками это подсознательно ощущали и не могли обманывать или огорчать маму, тем самым разочаровывая её. А батя вообще в дела воспитательные не лез. В три смены в горячем цеху работал, единственным кормильцем в семье являлся, и не до нравоучений ему было. Но и совсем в стороне от детей своих не оставался. Чтобы на крик когда перешел с нами, чтобы шлепнул кого или ремнем отстегал — никогда ничего подобного в нашем доме не случалось. Мягкими и добросердечными были мать с отцом. Потому и рос я в обстановке комфортной, ничегошеньки меня не угнетало и не давило на мою психику. За что благодарен родителям безмерно.

На Таганке переступил я порог школы. 1 сентября обставлялось как праздник. Являлась ли учеба в школе для меня «праздником, который всегда с тобой»? Боюсь покривить душой и приукрасить мой процесс познания наук и воспитания в школьном коллективе. Ходил в школу исправно и никогда не прогуливал. На уроках не баловался и домашние задания старался делать полностью. Но все-таки школьные будни были для меня некоей трудовой обязанностью. Долгом маленького человека, который увлекся спортом не на шутку и который с каждым годом отдавал спорту все больше времени и сил. Человека, у которого постепенно все помыслы и мечтания сводились к одному — стать спортсменом!
Любопытно, что со мной в одном классе учился Вова Васин. Тот самый Владимир Васин, который впоследствии стал олимпийским чемпионом по прыжкам в воду и который после завершения спортивной карьеры стал крупным спортивным функционером, войдя в руководство Олимпийского комитета страны. Конечно же, мы встречались уже взрослыми людьми, и нам было что рассказать друг другу.

А в 55-м отцу снова дали от завода жилплощадь, ведь на «Серпе и Молоте» был он на очень хорошем счету. На заводской Доске почета висел его портрет. Просто так или за красивые глаза два года подряд жилищные условия в те времена не улучшали, это уж точно. Выделили нашей семье не квартиру — хоромы! Теперь мы уже занимали две комнаты, обе были по 12 квадратных метров. А в третьей комнате жила семья военного, насколько помню, слушателя Академии бронетанковых войск, располагавшейся неподалеку. Переселились мы на Госпитальный Вал, что в районе Лефортово. Большой сталинский дом, 14 этажей. Стоял на холме и потому казался мне тогда просто небоскребом! А прямо под ним — ну как по заказу для меня — стадион папиного завода «Серп и Молот». Там было все, чего могла пожелать душа мальчишки, влюбленного в спорт: футбольное поле, хоккейная коробка, легкоатлетические секторы. Двор у нас был большой и зеленый, хороший был двор, но я в нем не задерживался, а пулей летел на заводской стадион. Как и большинство окрестных мальчишек. По будням большое поле зачастую пустовало, вот мы и гоняли на нем летом в футбол и зимой в хоккей.

Почему мы играли не в русский хоккей, который в стране был давно популярен, а в хоккей канадский, который только набирал силу? А потому что в заводском спортклубе так сложилось, что больше внимания уделяли хоккею с шайбой. На коробке рабочие тренировались, когда позволял трудовой график, а в выходные здесь проводились матчи на первенство города. Болельщиков собиралось немало. Ну и мы, «дикари», отчаянно поддерживали своих. Во 2-й класс я пошел в школу, находившуюся на Госпитальном Валу, совсем близко от дома. Отправляясь туда поутру, я уже мысленно видел себя на стадионе — с мячом или шайбой, в зависимости от времени года. Учеба оставалась трудовой обязанностью, а спорт все сильнее и глубже захватывал меня.
В раннем детстве мы играли, как и все вокруг, в войну и в казаки-разбойники. Герои Великой Отечественной были у народа на устах. Маресьев, Матросов, Космодемьянская, Кожедуб, Покрышкин... О них писали книги, слагались стихи, снимались фильмы. И мое поколение все это читало взахлеб и смотрело с восторгом. Помню, когда еще на Таганке жили, со сверстниками зачастили в кинотеатр «Таганский» (сейчас там расположен еврейский театр): зал длиннющий, 47 рядов; почему-то мы предпочитали не в первые ряды попасть, как обычно дети любят, а забраться подальше, ряд за 40-й, откуда и видно и слышно было не ахти как. «Чапаева» я посмотрел раз, наверное, двадцать; уже знал, что будет в следующую минуту, а все равно захватывало. «Подвиг разведчика» с Павлом Кадочниковым, с мужественным красавцем Кадочниковым, тоже словно гипнотизировал меня.

Однако ни разведчиком, ни танкистом, ни военным летчиком я не мечтал стать. Я будто жил в ожидании той своей единственной судьбы — спортивной.


Литературная запись Леонида Рейзера