О нас пишут
Александр Игумнов. Война и хоккей
Александр Игумнов. Радист-оператор по своей военной профессии. Он остался жив на той страшной войне, чтобы затем целиком и полностью посвятить себя спорту. В 1968 году еженедельник «Футбол - Хоккей» рассказал миллионам читателям об Александре Игумнове, человеке, с которого начиналась история хоккейного «Спартака». Спустя 50 лет мы нашли в архивах тот материал.
Знаменитый в прошлом хоккеист, он многие годы жизни отдал воспитанию молодых игроков, работая старшим тренером детской спортивной школы «Спартака». Немало учеников Игумнова с успехом защищают честь Советского Союза на международной арене. Как старший тренер команды мастеров «Спартак» в сороковые - пятидесятые годы, а сейчас ее начальник, Александр Иванович во многом способствовал становлению и совершенствованию класса игры этого коллектива.
Случай этот сам по себе был незначительный, а вот, поди ж ты, сохранился в памяти. А может, все дело в той газетной заметке, которую он бережет до сих пор.
...Воинский эшелон шел на фронт. Платформы, теплушки, нары, солдаты, котелки, нескончаемые разговоры — кто про что. Как это всегда бывало в солдатской среде, люди, еще вчера, незнакомые да и сейчас не знавшие друг друга по фамилиям, быстро сходились накоротке, даже отыскивали общих знакомых, смеялись, грустили, перескакивали с темы на тему. Вот так неожиданно и завязался в одном «кружке» разговор о спорте. Солдат, оказавшийся москвичом, бойкий словоохотливый, досыта угощал слушателей рассказами о своих хоккейно-футбольных подвигах, с изрядной порцией мюнхаузонщины. Над ним беззлобно подтрунивали, он не обижался, сыпал фамилиями знаменитых хоккеистов и назвал, между прочим, Игумнова.
– Вот был игрок. Будь он здесь – и не надо мне лучшего свидетеля.
Сидевший рядом горбоносый старший сержант слушал, улыбался, потом вдруг спросил:
– А, что я должен свидетельствовать?
Рассказчик чуть растерялся:
– Да ты кто?
– А я и есть, Игумнов.
Ну, дальше, понятно, пошел уже разговор серьезный, слово больше держал старший сержант, радист-оператор по своей военной профессии. Об этой нежданной встрече в теплушке и упоминала заметка в армейской газете.
Александра Ивановича Игумнова я много раз видел на льду в довоенные годы, и о том, что он был за мастер, имел полное представление. Но лично познакомился и получил представление, что он за человек, гораздо позже когда оба мы сняли погоны. Рассказываю я о пути Игумнова в большом спорте не только с его собственных слов, но и со слов близко знавших его товарищей. Впрочем это относится не только к Игумнову-хоккеисту, но и к Игумнову-педагогу, поскольку я беседовал также и с его воспитанниками, теми, кому сегодня — только тридцать или менее того, но чьи имена известны всему спортивному миру.
Последний, раз Игумнов вышел на лед с клюшкой в руках пятнадцать лег назад в составе команды спартаковских ветеранов. Играли они в тот день с извечными своими соперниками в бело-голубой динамовской форме. Когда были молодыми, верх почти неизменно брали динамовцы, а тут спартаковские «старички» отвели душу, утешились, взяв реванш за былые поражения. Матч они выиграли— 3:1, и два гола забил Игумнов.
Ну, а первое посвящение в хоккеисты когда произошло? О, это было очень давно, чтобы не соврать, так, году в двадцать третьем. Вообще-то на коньки Игумнов встал еще в четырехлетием возрасте, отец его инженер-путеец, сам любил спорт и купил сыну «снегурочки» — теперь-то и названия эти, «снегурочки», «нурмис» — забылись. В тогдашнем Рогожско-Симоновском районе не было, наверное, ни одного пустыря, где бы не катался с приятелями Саша Игумнов. А в двадцать третьем как раз началось строительство стадиона сахарников, и зёмлекопами на стройке по доброй своей воле — и на совесть — трудилась окрестная ребятня. На этом-то стадионе и делал свои первые, и не сказать, что нетвердые, твердые хоккейные шаги Игумнов.
Работал он в ту пору слесарем на заводё «Серп и молот», так что никто из его товарищей по команде сахарников не - удивился и не протестовал, когда позже Игумнов перешел в заводской клуб РКимА (буквально это значит: Рабочий Клуб имени Астахова). Ему всегда везло на партнёров. В РКимА это были Борис Аркадьев, Николай Бубенцов, Вадим Потапов, в «Спартаке» — братья Старостины, Владимир Горохов, а Петр Исаков, Владимир Степанов, а в сборной Москвы — Михаил Якушин, Павел Савостьянов, Павел Коротков, Аркадий Чернышев, Валентин Гранаткин, Лев Корчебоков (здесь названы, конечно, далёко не все, кто этого заслуживает).
Углубляясь в историю отечественного хоккея (имеется в виду, понятно, хоккея с мячом) Игумнов, подмечает любопытную деталь, на которую, сколько знаю, до сих пор не обращали внимания.
Издавна хоккей считался зимним спортом, главным образом, теннисистов, и в силу специфики тенниса — индивидуален и по сути. и по рисунку игры был и хоккей, к воротам пытались пробиться в одиночку, используя обводку, пас не ставили ни в грош, поскольку он, дескать, свидетельствовал о технической немощи, примитивизме, неумении «самовыражать» себя. И москвичи никак не могли одолеть ленинградцев, у тех теннисисты были посильнее.
Но затем теннисистов стали не то чтобы вовсе вытеснять, но теснить на второй план, а по воздействию на тактическое содержание хоккея и по массовости (как-никак их было куда больше) явно превосходить футболисты. Характер игры резко изменился, с каждым годом она все отчетливее приобретала черты коллективизма, она не мыслилась без взаимодействия линий, пас, как говорится, вышел в люди, и теперь -уже в дуэлях с ленинградцами гораздо чаще, побеждали москвичей (Игумнов признается, что больше хоккея он любил футбол, но не повезло: поручил травму колена, наверное, связанную с мениском, тогда не умели точно ставить диагноз, вот и пришлось предпочесть лёд травяному полю).
Я поинтересовался у Александра Ивановича, кто из хоккейных форвардов в довоенные годы был, по его мнению лучшим, и он без колебаний ответил:
— Конечно Якушин. Мы с Михеем в сборной рядом играли: он в центре, я левым инсайдом. Какой был умница, какой техник! А удар, по воротам! Никто им так не владел.
Но интересно, что точно такую же, примерно, характеристику, беседуя со мной, давали хоккейные ветераны и самому Игумнову. Никто не занимался тогда статистикой, никто не вел счёта — кто из форвардов сколько мячей забил. Однако все сходятся на том, что если первым в этом отношении, наверняка, был Якушин, то втором точно так же наверняка — Игумнов.
Закрою глаза и зримо представляю, хоть лет прошло много как виртуозно, без, малейшего видимого усилий выполняли они сложнейший удар «нахлюпом», то есть нажимом, да еще на большой скорости, и мячик вылетал из под клюшки, точно пуля из нарезного ствола – попробуй, возьми его. (Александр Иванович специально просил,— и я охотно это делаю, — написать, что первооткрывателем удара «нахлюпом» был прекрасный ленинградский мастер Петр Филиппов).
— А помните ли вы, какое было у Игумнова прозвище? — спросил меня Николай.Петрович Старостин.
Еще бы не помнить, это все знали, о нем так часто и говорили с восхищением: «Вот сатана», и кричали: «Давай, сатана!». И ничего обидного тут не было. Игумнов никого не боялся в игре, бесстрашно лез иногда напролом, врезаясь на скорости в самую гущу противника, а отвязаться от него было прямо-таки невозможно.
— Да, хоккеист был сатанинского темперамента, неудержимый, самоотверженный, но и очень тонкий, с отличным тактическим кругозором — продолжал Старостин. — Он часто спасал нам, казалось, безнадежно проигранные матчи. Авторитет его был непререкаем, он заражал товарищей своим усердием, трудолюбием в игре и на тренировках. Освещения на стадионах тогда не было, но он и в поздние сумерки неохотно уходил со льда. От Игумнова исходил какой-то душевный жар, вокруг него, вечно вертелась молодежь, и слушались его беспрекословно. Только однажды, на моей памяти, он потерпел фиаско. Забавный был случай. Игумнов увидел где-то и привел в «Спартак» паренька. Фамилий его была Денисов, а прозвали его очень точно — Паныч. Он не верил в пас, все хотел делать сам. А хоккеист был очень одаренный. Вообще на таланты у Игумнова взгляд намотанный.
Как-то собираемся мы на игру в Ленинград, советуемся меж собой, как бы поубедительнее объяснить Панычу, что искусство паса важнее даже искусства дриблинга. Игумнов говорит: «Я с ним в вагоне поговорю». И верно, чуть ли не всю ночь он втолковывал Панычу эту истину, чертил схемы, ссылался на свой опыт, на конкретные матчи. Наконец, истратив все свое красноречие, в изнеможении спросил: «Что же ты молчишь?» (А Паныч, надо заметить, отличался крайней неразговорчивостью). И услышал в ответ одну-единственную фразу: «Ты неправ».
Мы посмеялись, а потом Старостин сказал:
– В сущности и тогда Игумнов был уже тренером.
Этот рассказ, записанный почти со стенографической, точностью, обращен в прошлое, но его можно безо всякой натяжки соотнести с настоящим. Благодаря наметанному на таланты взгляду угадал Игумнов в зеленых мальцах — Саше Якушеве, Володе Шадрине, в тех же Вячеславе Старшинове и братьях Майоровых будущих мастеров.
Впрочем, пусть лучше они и возьмут слово.
Борис Майоров:
– Хотя мы с братом попали «в руки» к Александру Ивановичу, имея уже двухлетний стаж выступлений за команду мастеров, все-таки считаем его своим учителем. Школу тактики мы прошли игумновскую. Александр Иванович требователен, строг, но я не помню случая, когда бы он был несправедлив, излишне резок. А сколько в нем душевного обаяния, жизнерадостности. Его охотничьими и рыбацкими рассказами заслушаешься. Мы со Славой Старшиновым под началом Александра Ивановича и по грибы ездили.
Вячеслав Старшинов:
– Я Александра Ивановича с пятьдесят третьего года знаю. Мне было тогда тринадцать, и пришел я в команду мальчиков «Спартака». Начинал играть в хоккей с мячом. Игумнов — великий спортсмен («Не слишком ли, Слава», а тот упрямо: «Нет, нет я знаю, что говорю») и человек, с которым всегда приятно быть вместе. Я ему всем обязан. Это он создал нашу тройку. Мы впервые вместе вышли на лед в матче против ЦСКА, и разгром армейцы учинили «Спартаку» страшный — 13:1. Раздавались голоса, что тройку надо переформировать, но Александр Иванович бился за нее изо всех сил, спорил, доказывал свою правоту. И доказал. Но дело не в нас, понятно. Я бы сказал, что Игумнову обязана своим возрождением вся команда «Спартака»...
А каково тренерское – и, значит, жизненное — кредо самого, Игумнова:
– Люблю тружеников и терпеть не могу лентяев. Из-под палки хорошего хоккеиста не воспитаешь. Если паренек говорит, что завтра он опоздает на тренировку потому, что взял билеты в кино, а послезавтра его пригласили на именины, я уже понимаю, что из него большой мастер не получится. Нет, не думайте, мне тоже ничто человеческое не чуждо. Но прощать разболтанность не могу — такая наша работа. Все требует соразмерности. Чем меня подкупил Старшинов? Мальчишкой он был немного увальнем, медленно катался, но хоккей любил самозабвенно, разрешили бы — играл по три матча в день, — а тренировался, буквально с остервенением. О результате, думаю, говорить, не нужно. Когда Слава и братья Майоровы учились в институте, мы в ущерб команде освобождали их иногда от тренировок, не брали в поездки. Это их огорчало, но они понимали, что иначе нельзя. Соразмерность, обязательно нужна соразмерность.
Я спросил на прощание, есть ли сейчас в детской спортивной школе «Спартака» талантливые мальчишки, чья судьба в хоккее может сложиться так же счастливо, как, положим, судьба Старшинова. «Есть, как не быть». Но называть фамилии категорически отказывается. Потому что, во-первых... Впрочем, это он уже объяснил. А во-вторых, опасается он ранней известности, фотографий и славословий в печати, глубокомысленных по форме, а по существу мнимоавторитетных предсказаний: такому-то, мол, парню суждено... и т. п.
Жаль мне на этом ставить точку, потому что многое еще можно было бы порассказать интересного и полезного для других о жизни, педагогическом и — подчеркну — человеческом опыте Александра Ивановича Игумнова. Утешаюсь тем, что к этому, еще удастся когда-нибудь вернуться.
Илья Бару, «Футбол-Хоккей», №34, 25 августа 1968 год.
Знаменитый в прошлом хоккеист, он многие годы жизни отдал воспитанию молодых игроков, работая старшим тренером детской спортивной школы «Спартака». Немало учеников Игумнова с успехом защищают честь Советского Союза на международной арене. Как старший тренер команды мастеров «Спартак» в сороковые - пятидесятые годы, а сейчас ее начальник, Александр Иванович во многом способствовал становлению и совершенствованию класса игры этого коллектива.
Случай этот сам по себе был незначительный, а вот, поди ж ты, сохранился в памяти. А может, все дело в той газетной заметке, которую он бережет до сих пор.
...Воинский эшелон шел на фронт. Платформы, теплушки, нары, солдаты, котелки, нескончаемые разговоры — кто про что. Как это всегда бывало в солдатской среде, люди, еще вчера, незнакомые да и сейчас не знавшие друг друга по фамилиям, быстро сходились накоротке, даже отыскивали общих знакомых, смеялись, грустили, перескакивали с темы на тему. Вот так неожиданно и завязался в одном «кружке» разговор о спорте. Солдат, оказавшийся москвичом, бойкий словоохотливый, досыта угощал слушателей рассказами о своих хоккейно-футбольных подвигах, с изрядной порцией мюнхаузонщины. Над ним беззлобно подтрунивали, он не обижался, сыпал фамилиями знаменитых хоккеистов и назвал, между прочим, Игумнова.
– Вот был игрок. Будь он здесь – и не надо мне лучшего свидетеля.
Сидевший рядом горбоносый старший сержант слушал, улыбался, потом вдруг спросил:
– А, что я должен свидетельствовать?
Рассказчик чуть растерялся:
– Да ты кто?
– А я и есть, Игумнов.
Ну, дальше, понятно, пошел уже разговор серьезный, слово больше держал старший сержант, радист-оператор по своей военной профессии. Об этой нежданной встрече в теплушке и упоминала заметка в армейской газете.
Александра Ивановича Игумнова я много раз видел на льду в довоенные годы, и о том, что он был за мастер, имел полное представление. Но лично познакомился и получил представление, что он за человек, гораздо позже когда оба мы сняли погоны. Рассказываю я о пути Игумнова в большом спорте не только с его собственных слов, но и со слов близко знавших его товарищей. Впрочем это относится не только к Игумнову-хоккеисту, но и к Игумнову-педагогу, поскольку я беседовал также и с его воспитанниками, теми, кому сегодня — только тридцать или менее того, но чьи имена известны всему спортивному миру.
Последний, раз Игумнов вышел на лед с клюшкой в руках пятнадцать лег назад в составе команды спартаковских ветеранов. Играли они в тот день с извечными своими соперниками в бело-голубой динамовской форме. Когда были молодыми, верх почти неизменно брали динамовцы, а тут спартаковские «старички» отвели душу, утешились, взяв реванш за былые поражения. Матч они выиграли— 3:1, и два гола забил Игумнов.
Ну, а первое посвящение в хоккеисты когда произошло? О, это было очень давно, чтобы не соврать, так, году в двадцать третьем. Вообще-то на коньки Игумнов встал еще в четырехлетием возрасте, отец его инженер-путеец, сам любил спорт и купил сыну «снегурочки» — теперь-то и названия эти, «снегурочки», «нурмис» — забылись. В тогдашнем Рогожско-Симоновском районе не было, наверное, ни одного пустыря, где бы не катался с приятелями Саша Игумнов. А в двадцать третьем как раз началось строительство стадиона сахарников, и зёмлекопами на стройке по доброй своей воле — и на совесть — трудилась окрестная ребятня. На этом-то стадионе и делал свои первые, и не сказать, что нетвердые, твердые хоккейные шаги Игумнов.
Работал он в ту пору слесарем на заводё «Серп и молот», так что никто из его товарищей по команде сахарников не - удивился и не протестовал, когда позже Игумнов перешел в заводской клуб РКимА (буквально это значит: Рабочий Клуб имени Астахова). Ему всегда везло на партнёров. В РКимА это были Борис Аркадьев, Николай Бубенцов, Вадим Потапов, в «Спартаке» — братья Старостины, Владимир Горохов, а Петр Исаков, Владимир Степанов, а в сборной Москвы — Михаил Якушин, Павел Савостьянов, Павел Коротков, Аркадий Чернышев, Валентин Гранаткин, Лев Корчебоков (здесь названы, конечно, далёко не все, кто этого заслуживает).
Углубляясь в историю отечественного хоккея (имеется в виду, понятно, хоккея с мячом) Игумнов, подмечает любопытную деталь, на которую, сколько знаю, до сих пор не обращали внимания.
Издавна хоккей считался зимним спортом, главным образом, теннисистов, и в силу специфики тенниса — индивидуален и по сути. и по рисунку игры был и хоккей, к воротам пытались пробиться в одиночку, используя обводку, пас не ставили ни в грош, поскольку он, дескать, свидетельствовал о технической немощи, примитивизме, неумении «самовыражать» себя. И москвичи никак не могли одолеть ленинградцев, у тех теннисисты были посильнее.
Но затем теннисистов стали не то чтобы вовсе вытеснять, но теснить на второй план, а по воздействию на тактическое содержание хоккея и по массовости (как-никак их было куда больше) явно превосходить футболисты. Характер игры резко изменился, с каждым годом она все отчетливее приобретала черты коллективизма, она не мыслилась без взаимодействия линий, пас, как говорится, вышел в люди, и теперь -уже в дуэлях с ленинградцами гораздо чаще, побеждали москвичей (Игумнов признается, что больше хоккея он любил футбол, но не повезло: поручил травму колена, наверное, связанную с мениском, тогда не умели точно ставить диагноз, вот и пришлось предпочесть лёд травяному полю).
Я поинтересовался у Александра Ивановича, кто из хоккейных форвардов в довоенные годы был, по его мнению лучшим, и он без колебаний ответил:
— Конечно Якушин. Мы с Михеем в сборной рядом играли: он в центре, я левым инсайдом. Какой был умница, какой техник! А удар, по воротам! Никто им так не владел.
Но интересно, что точно такую же, примерно, характеристику, беседуя со мной, давали хоккейные ветераны и самому Игумнову. Никто не занимался тогда статистикой, никто не вел счёта — кто из форвардов сколько мячей забил. Однако все сходятся на том, что если первым в этом отношении, наверняка, был Якушин, то втором точно так же наверняка — Игумнов.
Закрою глаза и зримо представляю, хоть лет прошло много как виртуозно, без, малейшего видимого усилий выполняли они сложнейший удар «нахлюпом», то есть нажимом, да еще на большой скорости, и мячик вылетал из под клюшки, точно пуля из нарезного ствола – попробуй, возьми его. (Александр Иванович специально просил,— и я охотно это делаю, — написать, что первооткрывателем удара «нахлюпом» был прекрасный ленинградский мастер Петр Филиппов).
— А помните ли вы, какое было у Игумнова прозвище? — спросил меня Николай.Петрович Старостин.
Еще бы не помнить, это все знали, о нем так часто и говорили с восхищением: «Вот сатана», и кричали: «Давай, сатана!». И ничего обидного тут не было. Игумнов никого не боялся в игре, бесстрашно лез иногда напролом, врезаясь на скорости в самую гущу противника, а отвязаться от него было прямо-таки невозможно.
— Да, хоккеист был сатанинского темперамента, неудержимый, самоотверженный, но и очень тонкий, с отличным тактическим кругозором — продолжал Старостин. — Он часто спасал нам, казалось, безнадежно проигранные матчи. Авторитет его был непререкаем, он заражал товарищей своим усердием, трудолюбием в игре и на тренировках. Освещения на стадионах тогда не было, но он и в поздние сумерки неохотно уходил со льда. От Игумнова исходил какой-то душевный жар, вокруг него, вечно вертелась молодежь, и слушались его беспрекословно. Только однажды, на моей памяти, он потерпел фиаско. Забавный был случай. Игумнов увидел где-то и привел в «Спартак» паренька. Фамилий его была Денисов, а прозвали его очень точно — Паныч. Он не верил в пас, все хотел делать сам. А хоккеист был очень одаренный. Вообще на таланты у Игумнова взгляд намотанный.
Как-то собираемся мы на игру в Ленинград, советуемся меж собой, как бы поубедительнее объяснить Панычу, что искусство паса важнее даже искусства дриблинга. Игумнов говорит: «Я с ним в вагоне поговорю». И верно, чуть ли не всю ночь он втолковывал Панычу эту истину, чертил схемы, ссылался на свой опыт, на конкретные матчи. Наконец, истратив все свое красноречие, в изнеможении спросил: «Что же ты молчишь?» (А Паныч, надо заметить, отличался крайней неразговорчивостью). И услышал в ответ одну-единственную фразу: «Ты неправ».
Мы посмеялись, а потом Старостин сказал:
– В сущности и тогда Игумнов был уже тренером.
Этот рассказ, записанный почти со стенографической, точностью, обращен в прошлое, но его можно безо всякой натяжки соотнести с настоящим. Благодаря наметанному на таланты взгляду угадал Игумнов в зеленых мальцах — Саше Якушеве, Володе Шадрине, в тех же Вячеславе Старшинове и братьях Майоровых будущих мастеров.
Впрочем, пусть лучше они и возьмут слово.
Борис Майоров:
– Хотя мы с братом попали «в руки» к Александру Ивановичу, имея уже двухлетний стаж выступлений за команду мастеров, все-таки считаем его своим учителем. Школу тактики мы прошли игумновскую. Александр Иванович требователен, строг, но я не помню случая, когда бы он был несправедлив, излишне резок. А сколько в нем душевного обаяния, жизнерадостности. Его охотничьими и рыбацкими рассказами заслушаешься. Мы со Славой Старшиновым под началом Александра Ивановича и по грибы ездили.
Вячеслав Старшинов:
– Я Александра Ивановича с пятьдесят третьего года знаю. Мне было тогда тринадцать, и пришел я в команду мальчиков «Спартака». Начинал играть в хоккей с мячом. Игумнов — великий спортсмен («Не слишком ли, Слава», а тот упрямо: «Нет, нет я знаю, что говорю») и человек, с которым всегда приятно быть вместе. Я ему всем обязан. Это он создал нашу тройку. Мы впервые вместе вышли на лед в матче против ЦСКА, и разгром армейцы учинили «Спартаку» страшный — 13:1. Раздавались голоса, что тройку надо переформировать, но Александр Иванович бился за нее изо всех сил, спорил, доказывал свою правоту. И доказал. Но дело не в нас, понятно. Я бы сказал, что Игумнову обязана своим возрождением вся команда «Спартака»...
А каково тренерское – и, значит, жизненное — кредо самого, Игумнова:
– Люблю тружеников и терпеть не могу лентяев. Из-под палки хорошего хоккеиста не воспитаешь. Если паренек говорит, что завтра он опоздает на тренировку потому, что взял билеты в кино, а послезавтра его пригласили на именины, я уже понимаю, что из него большой мастер не получится. Нет, не думайте, мне тоже ничто человеческое не чуждо. Но прощать разболтанность не могу — такая наша работа. Все требует соразмерности. Чем меня подкупил Старшинов? Мальчишкой он был немного увальнем, медленно катался, но хоккей любил самозабвенно, разрешили бы — играл по три матча в день, — а тренировался, буквально с остервенением. О результате, думаю, говорить, не нужно. Когда Слава и братья Майоровы учились в институте, мы в ущерб команде освобождали их иногда от тренировок, не брали в поездки. Это их огорчало, но они понимали, что иначе нельзя. Соразмерность, обязательно нужна соразмерность.
Я спросил на прощание, есть ли сейчас в детской спортивной школе «Спартака» талантливые мальчишки, чья судьба в хоккее может сложиться так же счастливо, как, положим, судьба Старшинова. «Есть, как не быть». Но называть фамилии категорически отказывается. Потому что, во-первых... Впрочем, это он уже объяснил. А во-вторых, опасается он ранней известности, фотографий и славословий в печати, глубокомысленных по форме, а по существу мнимоавторитетных предсказаний: такому-то, мол, парню суждено... и т. п.
Жаль мне на этом ставить точку, потому что многое еще можно было бы порассказать интересного и полезного для других о жизни, педагогическом и — подчеркну — человеческом опыте Александра Ивановича Игумнова. Утешаюсь тем, что к этому, еще удастся когда-нибудь вернуться.
Илья Бару, «Футбол-Хоккей», №34, 25 августа 1968 год.